Личности

Яков Лейзерович Вольперт

Охрана окружающей среды  – это не призвание, не веление души, а специальность.

Яков Вольперт: Экология — это не веление души, а специальность

 Вольперт Яков Лейзерович

В России 2017 год пройдет под знаком экологии. Своим мнением о состоянии окружающей среды в республике с ЯСИА поделился старший научный сотрудник НИИ прикладной экологии Севера СВФУ, доктор биологических наук Яков Вольперт.

- Яков Лейзерович, как бы вы охарактеризовали сегодняшнее состояние экологии Якутии?
- Сейчас Якутия переживает очень специфический момент, которого за всю ее историю еще не было.
Ни для кого не секрет, что  территория Якутии очень активно осваивается. Ведутся поиск полезных ископаемых, разработка месторождений и так далее. Если взглянуть на карту региона, то тайга от границы с Иркутской областью до побережья Лены «шевелится»: идет очень плотное освоение территории нефтегазовой промышленностью, повсюду ищут или уточняют запасы углеводородного сырья. На Севере пока все не так масштабно, но в ближайшее время воздействие резко вырастет: определенно начнут разрабатывать Томторское месторождение редкоземельных металлов, есть планы по добыче нефти и угля в низовьях Оленька. Идут разговоры о возобновлении добычи олова в низовьях Яны. В Южной Якутии тоже масса проектов: начиная с ВСТО, заканчивая строящимся газопроводом.
В связи с этим возникают две проблемы. Во-первых, при столь впечатляющих масштабах освоения нагрузка на экосистемы Якутии резко возрастает. Во-вторых, на федеральном уровне снижаются требования к контролю над состоянием окружающей средой со стороны природопользователей. Если раньше в законе присутствовало понятие «ведомственный мониторинг», то с 2015 года его заменили производственным контролем.

- В чем разница?
-  Мониторинг – это то, что должна делать организация, которая оказывает воздействие на природную среду. Необходимо установить контроль. Когда осваивается огромная территория, которая ранее оставалась фактически нетронутой человеком, то подвергаются изменениям все ее составляющие: почвенный и растительный покровы, физическое и химическое состояния сред, наземных позвоночных, гидробионтов и так далее. Специалисты все это называют отторжением природных ландшафтов. Ранее хотя бы теоретически недропользователь, в результате деятельности которого происходило отторжение территории природного ландшафта, должен был эти последствия контролировать. По новой же редакции закона он отвечает за инвентаризацию всего трех процессов: выбросы, сбросы и отходы.

- Почему этого недостаточно?
- Такие требования хороши для старого завода, например, Путиловского. Он стоит на одном месте больше 100 лет. Естественно, что все это время происходят выбросы, сбросы, появляются отходы, но площадь предприятия практически не меняется. Вот его деятельность можно контролировать по этим показателям. А как по ним отслеживать, например, работу нефтедобывающей компании, которая забирает под свои нужды гигантскую территорию? В некоторых случаях лицензионные участки — это сотни квадратных километров, на которых делают просеки, бурят, прокладывают нефтепроводы, строят дороги, монтируют оборудование. А недропользователи уже не отвечают за отторжение площадей, возможные изменения животного мира и состояние окружающей среды на своем лицензионном участке.
Читая новую редакцию закона об охране окружающей среды, я задаюсь вопросом: кто и каким способом будет контролировать остальные изменения при освоении территорий?
Теоретически государство может это делать. Только хватит ли бюджетных средств, людей? У меня на этот счет сильные сомнения. Все, что относится к государственному мониторингу, в законе расписано хорошо, но с недропользователя нагрузка явно снята. Если учесть специфику нашего региона, климатические, инженерно-геологические особенности, то есть основания очень беспокоиться о будущем.

- Почему?
- Особенности климата диктуют специфические условия хозяйствования. Например, вы знаете, что у нас нельзя просто засыпать нефть грунтом, так как идет процесс вымерзания, и она выступает на поверхность? Это не теория. В позапрошлом году мы исследовали неиспользуемую скважину в районе Тас-Юряха, которую в начале 80-х годов пробурили геологи. С тех пор там никто не работал, по крайней мере, техника, но мы увидели на площадке большую лужу жидкой нефти. Установили, что она поступает снизу. То есть там когда-то захоронили нефть, теперь она выступает на поверхность и потихоньку стекает в ручеек, который бежит рядом. Такие вот особенности климата.

- Вы сказали, что видите две основные проблемы, связанные с промышленным освоением Якутии. Какая вторая?
- Контроль освоения. Нашу территорию осваивают разные компании. С одной стороны, это хорошо. С другой, возникают сложности: непонятно, кто следит за освоением территории в целом. Возьмем северо-запад Якутии. С 2018 года там начнется разработка Верхнемунского месторождения алмазов. АЛРОСА уже достраивает дорогу от Удачного до Верхенмунского. Далее я слышал про газопровод от ТерпейТумуса до Томтора, это деятельность другой компании. Затем Томторское месторождение, участок Буранный — скорее всего, там будут строить дорогу до реки Лены, чтобы вывозить руду, это уже третья компания.
Каждый недропользователь отвечает только за свой участок. Даже если все объекты прошли экспертизы, то в целом проблема останется без предварительного анализа. Когда заработает Верхнемунское месторождение, то экологическая служба АЛРОСА будет отчитываться только за сбросы, отходы и выбросы на своем лицензионном участке. В этом случае они правы, потому как остальные проекты к ним отношения не имеют. Но кто будет рассматривать воздействие в целом? Ведь его будут оказывать на единую территорию? Кроме того, в законе не прописано такой формы воздействия, как отторжение территории природного ландшафта.

- Разве ответы на эти вопросы не дает государственная экологическая экспертиза?
- Экспертиза рассматривает отдельно каждый проект, совокупное воздействие не анализируется. Если, например, на одной территории есть три объекта разных природопользователей, то каждый объект рассматривается отдельно. Но и здесь тоже не все гладко. Проект рассматривается экспертами, и они делают заключение, возможна его реализация или нет. Раньше любой проект, который реализовывался на территории России, проходил экологическую экспертизу.
Сейчас же, после изменений в российском законодательстве, на экологическую экспертизу поступает лишь очень небольшое количество проектов.
В первую очередь — связанные с конечными пунктами обращения с отходами: захоронение и долговременное хранение. Во вторую — то, что попадает под международную юрисдикцию. На экологическую экспертизу идут проекты создания особо охраняемых природных территорий.

- То есть остальные проекты ее не проходят?
- Кроме экологической экспертизы в стране имеется государственная экспертиза предпроектной и проектной документации, которая рассматривает все проекты капитального строительства. Там тоже есть эксперты, оценивающие воздействие на окружающую среду в части того, допустимо или недопустимо воздействие, которое будет оказывать будущий объект. Существуют определенные требования, методики оценки, но есть одно «но»: все это касается проектов капитального строительства. А как быть, если объект не капитальный? Геологоразведка, например.

- Или карьеры?
- Карьер — это вообще сложный случай, потому что градостроительный кодекс в первую очередь связан с жилой застройкой, однако его распространяют и на промышленные объекты.
А на промышленные объекты все градостроительные нормы ложатся очень плохо и криво.
Карьер — это не здание, но его рассматривают как сооружение. Кроме того, когда строят карьер, всегда что-то возводят рядом, это дает возможность привязать его к этим постройкам. Такая система оставляет разного рода лазейки, через которые природопользователипытаются часть своих объектов вывести из-под экспертизы. Как видите, наше законодательство в этом отношении очень несовершенно. Все, что касается промышленного строительства, если это не заводы, в итоге регулируется плохо.

- Может ли республика решить эти вопросы путем изменения регионального законодательства?
- Это с юристами нужно говорить. Раньше можно было, и я долго за это боролся. Я предлагал: давайте выработаем минимальные требования к мониторингу, который ведут природопользователи, чтобы, получив их отчеты, можно было сделать общую сводку. Добавив к этому данные государственного мониторинга, можно было бы получить достаточно четкую картину. А то ведь у нас как получается? На одном участке берут только воздух, на другом — только воду. На третьем еще иногда и почву, а на четвертом — вообще ничего делают. Потому что нет общих требований. Но сейчас об этом говорить уже поздно, к сожалению. Госдума шагнула дальше и свела весь контроль к трем составляющим.
И теперь природопользователи на все наши предложения с полным правом могут говорить: закон предписывает нам контролировать отходы, сбросы и выбросы в атмосферный воздух. А что такое атмосферный воздух? У нас с ним можно делать все, что угодно, потому как все предельно допустимые концентрации (ПДК) разработаны для жилой зоны. А в тайге с жилой зоной небогато. Ближайшие поселки на удалении 200-300 километров – представляете, сколько нужно выбросить, чтобы до них дотянуться! Воздух волнует тех, кто работает в жилой зоне. Остаются отходы и сбросы. Вот и все, что контролируется.
Охрана окружающей среды  – это не призвание, не веление души, а специальность.

- Как вы оцениваете экологические акции, которые ранее проводили некоторые представители общественности? Способно ли население досконально разбираться в вопросах охраны окружающей среды?
- Население часто идет на поводу у людей, которые умеют с ним работать и которые хотят достичь каких-то своих целей. По поводу химзавода: я не говорю, что не нужно поднимать шум. Но шум поднимали как-то избирательно. Сначала пошла волна против химзавода. А потом появилась информация о свинарнике на миллион голов, который хотят построить на этом же месте. И никто не возмущался. А ведь с точки зрения экологических последствий гигантский свинарник, возможно, даже опаснее, чем химзавод. Я не говорю, что химзавод — конфетка, но свинарник! Представьте, какое количество биологически активных отходов он будет производить. В нашем климате, с нашими условиями их локализовать крайне сложно. Но против завода поднялись, а против свинарника никто не поднялся. Вот вам и избирательность.
На самом деле, экология — это наука, как математика, химия, физика. То, о чем мы сегодня говорили, – это лишь одно из ее направлений, называется охрана окружающей среды. Я вам сейчас скажу страшную вещь: охрана окружающей среды (я уже не говорю про экологию!) – это не призвание, не веление души, а специальность. Кто такой специалист? Это человек, имеющий соответствующий диплом, научные публикации, то есть обладающий определенной суммой знаний. А у нас любой говорит: «Я – эколог!». При этом часто люди, которые называют себя экологами, не владеют знаниями в этой области.
Я не принижаю роль общественников — прекрасно, что они есть, они — наша опора. Но общественник может поднять шум, выразить неудовольствие, возмутиться. Однако профессиональную оценку даст только специалист. А с ними у нас сложно. И даже если таковой найдется, его оценка, скорее всего, будет субъективной. Поэтому, если хочешь объективности, нужно заказать исследование нескольким независимым специалистам. Но это деньги, а средств в охране окружающей среды не так много.

- Можно ли и промышленность развивать, и окружающую среду сохранить?
- Почему же нет? В Норвегии, например, нефть качают прямо в городах. И если вы заедете, например, на скважину «Сургутнефтегаза» и ту, что оставила Иркутская нефтяная компания в Сунтарском улусе, вы сразу почувствуете разницу. Я не говорю, что «Сургутнефтегаз» идеален, но разница действительно есть. Есть такое понятие  -минимизация негативного воздействия. Сегодня оно является ключевым в природоохранной политике государства. А теперь ответьте мне: какая главная цель бизнеса?

- Заработать деньги, полагаю?
- Правильно.
Разговоры о социальной ответственности, обязательствах и экономическом развитии территорий – это все вторично. Главная цель бизнеса — заработать деньги.
Значит, если ты хочешь работать с бизнесом, ты должен поставить его в такие условия, при которых охранять окружающую среду ему было выгодно. А что у нас? Сейчас, чтобы минимизировать негативное воздействие на окружающую среду, нужно вложить миллиарды, а сэкономишь при этом — копейки. Например, очистные установки для выбросов и их обслуживание дороги, а платежи за негативное воздействие — копеечные. Какой же нормальный бизнесмен будет вкладывать сотни миллионов, чтобы сэкономить пятьдесят тысяч? Лучше он эти пятьдесят тысяч будет платить ежегодно. Чтобы понимать это, не нужно быть экономистом. При этом у нас вся система охраны окружающей среды держится на трех китах: запретах, штрафах, согласованиях. А нужно устанавливать такие платежи, при которых природопользователям будет выгоднее минимизировать вред, чем его оплачивать. Вот и все.
Почему меня очень беспокоят новые изменения в федеральном законе «Об охране окружающей среды», вернее, то, какие последствия они могут иметь для Якутии? Потому что традиционное природопользование коренных народов Севера неразрывно связано с биологическими ресурсами, и именно на них может негативно сказаться освоение промышленностью территории без соответствующего природоохранного сопровождения. И то, что в стране, которая живет за счет экспорта сырья, природоохранное законодательство практически не приспособлено к специфике добывающей промышленности, равно как и отсутствие в законодательстве такой мощной формы негативного воздействия на окружающую среду, как отторжение территорий природных ландшафтов, не может не беспокоить.


Автор: Галина Мозолевская, ЯСИА